Встречи с Гарри Каспаровым

О тринадцатом чемпионе мира Гарри Каспарове, на­верное, написано больше, чем о любом из других выдаю­щихся шахматистов прошлого и современности. Однако в центре внимания многочисленных авторов оказывались либо чисто профессиональные проблемы, образно гово­ря, шахматные «голы, очки, секунды», либо деятельность Г. Каспарова на общественно-политической арене — борь­ба с советскими спортивными организациями и ФИДЕ и участие в так называемом демократическом движении.

Подобная, несколько односторонняя направленность и побудила меня взяться за перо. Хотелось дополнить офи­циальный портрет Г. Каспарова описанием нескольких эпизодов, в которых, на мой взгляд, нашли свое выражение значимые свойства его индивидуальности.

Добавлю еще, что, несмотря на то, что встреч и разго­воров с Каспаровым у меня было великое множество, опи­сываемые ситуации оказались наиболее показательными для понимания того, как в дальнейшем сложились (или, вернее, не сложились) наши отношения.

Наше знакомство состоялось в феврале 1981 года. Тогда в Москве проходили соревнования четырех команд (двух сборных СССР, молодежной сборной и команды шахмати­стов старшего поколения). Гарри возглавлял молодежную команду. А я незадолго до этого стал москвичом, заняв пост начальника только что образованного Управления шахмат в составе Спорткомитета СССР.

Помню разбор партии Смыслов — Каспаров, закончив­шейся эффектной победой молодого шахматиста. В партии черные пожертвовали качество. В. Смыслов пожадничал, напрасно не вернул качество назад и попал под разгром­ную атаку. Гарик был возбужден, глаза его светились счаст­ливым светом, но он был предельно объективен в анализе и уважителен к партнеру. Облик победителя был приятен: живое, умное и симпатичное лицо, свободная речь, со вку­сом подобранная одежда. Подумалось о том, что интересно и приятно будет общаться и работать с таким талантливым и интеллигентным юношей.

Тогда же я познакомился с мамой Гарика — Кларой Шагеновной, красивой женщиной средних лет с ярко выраженной внешностью кавказского типа. Держалась К. Каспарова просто, дружелюбно, и у меня осталось от знакомства и первых бесед с ней самое доброе впечатление.

Шло время. Как-то, в середине 1982 года, в моем слу­жебном кабинете, в котором мы находились вдвоем, Гарик затеял разговор о правилах проведения чемпионата мира и правах чемпиона. Беседа затянулась. Впрочем, скорее это была не беседа, а монолог Г. Каспарова, так как долго слу­шать других он органически не мог, а сам говорить очень любил.

Стремясь завершить разговор, который не содержал ничего конструктивного, я пошутил: «Гарик, о чем вы беспокоитесь? Ведь место занято — чемпион мира у нас есть. Пусть он и хлопочет о правах и правилах». В качестве шутки сказанное воспринято не было. Замечу, что юмор в свой адрес Г. Каспаров обычно не понимал и не принимал. В данном случае Гарик сразу помрачнел и быстро ушел.

Итогом этой встречи стало то, что впоследствии Г. Кас­паров, ссылаясь на мою шутку, говорил, что де Крогиус всегда был за Карпова и старался не допустить появления на шахматном троне Г. Каспарова. Некоторые дилетанты от шахмат, видимо, также лишенные чувства юмора, пове­рили этой своеобразной аргументации. Так, Н. Дивинский в «Шахматной энциклопедии», изданной в Канаде, на пол­ном серьезе сослался на интерпретацию Каспаровым моих слов как на кредо советской политики в шахматах.

Замечу еще следующее: на момент приведенного раз­говора Г. Каспаров был еще очень далек от чемпионского титула, и свои смелые притязания ему тогда лучше было бы держать при себе.

Осенью 1982 года в швейцарском городе Люцерне про­водились Конгресс ФИДЕ и Всемирная шахматная олим­пиада. Команда СССР выступала в следующем составе: 1. А. Карпов, 2. Г. Каспаров, 3. Л. Полугаевский, 4. М. Таль и запасные: А. Белявский и А. Юсупов. Я был руководите­лем советской делегации.

Наши шахматисты играли превосходно и, намного опе­редив конкурентов, уже к десятому туру практически обес­печили себе победу в Олимпиаде. Предстоял очередной матч со Швейцарией — в целом командой весьма зауряд­ной. Однако многие (особенно журналисты) ожидали этот матч с повышенным интересом. Интрига состояла в том, что за Швейцарию выступал «невозвращенец» В. Корчной. Его поединки с А. Карповым за мировое первенство в 1978 и 1981 годах сопровождались шумными скандалами, в которых фигурировали политики, спецслужбы и даже по­тусторонние силы. Во время нашего пребывания в Люцер­не события той психологической войны были еще свежи в памяти.

Поэтому вокруг предстоящей встречи на первой доске A.  Карпова с В. Корчным можно было ожидать разжигания страстей и очередного скандала. На это указывало, в част­ности, появление в Люцерне ряда деятелей эмиграции и журналистов бульварного толка.

В возникшей ситуации скандал не был нужен ни швей­царским хозяевам, превосходно организовавшим Олим­пиаду, ни ФИДЕ, ни шахматам вообще. Вероятно, по боль­шому счету, всплеск конфронтации не был бы полезен и B.  Корчному, проживавшему в Швейцарии на правах гостя. Напрашивалось решение — заменить А. Карпова в партии следующего тура. А. Карпов согласился, правда, сказав, что уступает обстоятельствам, но не опасениям за исход встре­чи с В. Корчным.

Возник новый вопрос — кому играть с В. Корчным: Г. Каспарову или Л. Полугаевскому (в последнем случае за­менены были бы и А. Карпов, и Г. Каспаров)? Я тщательно взвесил имеющиеся аргументы, посоветовался с тренерами и решил, что лучше играть Г. Каспарову. Я считал, что в бу­дущем Гарику не миновать встреч с В. Корчным. Поэтому данная партия, результат которой не имел исключитель­ного значения, позволит молодому шахматисту получить полезную информацию об игровом и психологическом облике одного из будущих своих соперников. Замечу, что это соображение подтвердилось, когда в ноябре 1983 года Каспаров и Корчной встретились в претендентском матче.

Однако вернемся в Люцерн. На собрании команды я высказал указанные доводы и предложил Г. Каспарову выступить в поединке с В. Корчным. Тот встретил это предложение «в штыки». Отбивался Г. Каспаров отчаянно, с криком и богатой жестикуляцией. Но, поскольку никто Г. Каспарова не поддержал, он, в конце концов, вынужден был смириться.

Собрание мы покидали вместе с Л. Полугаевским, кото­рого иногда упрекали в нерешительности, но который умел и пошутить над самим собой. Он произнес: «Смотри-ка, оказывается, Каспаров еще больший трус, чем я».

Встреча Корчной — Каспаров проходила в сложной, интересной борьбе и после больших осложнений закончи­лась победой Гарри. Со счастливым лицом он встал из-за шахматного столика, но мне не сказал ни слова.

Позднее, в книге «Безлимитный поединок», он написал: «Захватывающей получилась наша встреча с Корчным, который возглавлял команду Швейцарии. Карпов дипло­матично уклонился от встречи — он должен был играть черными и, видимо, не хотел рисковать. Кроме того, я мог получить по носу, ведь это была моя первая встреча за дос­кой с Корчным. Пытаясь меня «подставить», Карпов, по существу, оказал мне услугу».

А в газете «Шахматы», издававшейся в Баку, Г. Каспаров рассказал, что сознательно принял блестящее решение иг­рать против Корчного, чтобы попробовать «вкус борьбы» с одним из ведущих шахматистов мира. Это было глубокое, принципиальное, психологически нужное решение.

Из приведенных фрагментов видна непринужденность, с которой будущий чемпион мира «приватизировал» чужую аргументацию, не упустив также случая «лягнуть» по пути своего главного оппонента на протяжении многих лет — А. Карпова.

Естественно, что любые человеческие контакты остав­ляют след. Так и у меня первоначальная очарованность личностью Г. Каспарова постепенно сменялась более кри­тичной оценкой.

Первый из серии матчей на первенство мира меж­ду Каспаровым и Карповым начался 10 сентября 1984 года в Москве. По условиям этого состязания побе­дителем становился тот из участников, кто первым выиг­рывал шесть партий. При этом общее количество партий, потребовавшееся для достижения шести побед, не ограни­чивалось.

Эти условия, не лимитировавшие длительность прове­дения матчей на первенство мира, а также существовавшие правила отбора претендентов вызвали множество критиче­ских замечаний.

Поэтому ФИДЕ решила на очередном Конгрессе в гре­ческом городе Салоники, намеченном на ноябрь—декабрь 1984 года, обсудить всю систему соревнований на первен­ство мира.

Почему вы так подумали?» — «Ваша машина проезжала мимо».

Действительно, несколькими днями раньше я решил побывать на Каменном острове, многие места которого мне помнились со студенческих лет. Проехал я и по ули­цам, на которых сравнительно недалеко друг от друга рас­полагались резиденции Г. Каспарова и А. Карпова. О но­стальгических мотивах своей поездки на Каменный остров я и рассказал Гарри. Сказал еще, что твердо следую прави­лу — во время матча не посещать кого-либо из соперников.

Беседа перешла на другую тему, но память сохранила загадку: «Что же стояло за вопросом Гарри? — Наблюдение за мной, слежка за Карповым или какое-то случайное сов­падение?»

Две недели спустя, уже в Москве, Гарри снова при­гласил меня на обед. Трапеза проходила у родственников Клары Шагеновны, живших около проспекта Мира. Снова за столом мы были вдвоем. Говорили о предстоящей Все­мирной шахматной олимпиаде и Конгрессе ФИДЕ. Гарри высказал ряд небольших замечаний по изменению регла­мента матчей на первенство мира. О каких-либо коренных переменах в ФИДЕ речи не было.

В основном же разговор шел о политике, истории, ли­тературе. Собеседником Гарри оказался очень интересным. Он много читал и имел собственное мнение о ряде лите­ратурных произведений и событиях общественной жизни.

С чувством признательности за приятно проведенное время я распрощался с Гарри. Конечно, я задавал себе вопрос: как объяснить эти случаи налаживания контактов (или, может быть, обхаживания) со стороны Г. Каспарова?

Наиболее вероятными выглядели следующие версии: первая — Гарри хочет сделать меня «своим» человеком, с тем, чтобы на посту начальника Управления шахмат находился послушный исполнитель его воли, и вторая — прочно утвердившись на шахматном троне, Гарри намерен «выбросить за борт» негативный груз прошлого, все эти споры и ссоры, и творить и жить в спокойной обстановке.

Я больше склонялся ко второй версии. Очень хотелось верить в благородные намерения чемпиона мира. Однако долго предаваться сомнениям не пришлось. Обстоятель­ства сложились так, что уже через десять дней я получил ответ на все вопросы. За этот промежуток времени мы с Гарри переместились в город Дубай (Объединенные Араб­ские Эмираты). Здесь проводились Всемирная шахматная Олимпиада и выборный Конгресс ФИДЕ.

Одной из главных задач Конгресса были выборы на очередной четырехлетний срок президента и руководящих органов ФИДЕ. У нас (как, впрочем, и в других странах) существовала практика: регламент предстоящего Конгрес­са обсуждался соответствующими спортивными организа­циями, и представителю давались определенные, четкие указания, как действовать на Конгрессе, кого и что поддер­живать и что отвергать.

Вопрос о кандидатах на пост президента ФИДЕ (дей­ствующем президенте ФИДЕ Ф. Кампоманесе и бразильце Л. Лусене) был внимательно рассмотрен Спорткомитетом СССР и советской шахматной федерацией. Мне, как ру­ководителю нашей делегации и представителю СССР в ФИДЕ, была дана однозначная директива — поддержать кандидатуру Ф. Кампоманеса.

Естественно, об этом Г. Каспаров был осведомлен, но никаких возражений мне ни в Москве, ни по пути в Ду­бай не высказывал. Неожиданности начались сразу же по приезде в Объединенные Арабские Эмираты. Г. Каспаров повел активную кампанию по избранию Л. Лусены. Мож­но было наблюдать, как вечерами к гостиничному номеру чемпиона стекались руководители шахматных федераций стран Азии, Африки, Латинской Америки. На импрови­зированных митингах, затягивавшихся до поздней ночи, Г. Каспаров и его ближайшие помощники Р. Кин и Леви (Англия) агитировали за Л. Лусену, обещая в случае его победы «молочные реки с кисельными берегами». Одно­временно, не стесняясь в выражениях, ругали Ф. Кампо­манеса.

Вскоре выяснились любопытные подробности. Оказа­лось, что митинги «за Лусену» не были спонтанной акцией, а явились следствием заключенного несколькими месяца­ми ранее соглашения Г. Каспарова с бразильцем. Об этом Гарри ни в Спорткомитете, ни в шахматной федерации не проронил ни слова.

Я сделал попытку остановить сепаратную деятельность Г. Каспарова. На собрании бюро делегации он вроде бы согласился, что надо выполнять указания Спорткомитета и Федерации, но на самом деле продолжал пролусеновскую кампанию.

Из-за действий чемпиона мира возникла трудная для нашей делегации ситуация. Хотя многие национальные федерации отрицательно относились к деловым качествам Л. Лусены и его программе, ведущей к ослаблению ФИДЕ (обособлению шахматной элиты, снижению значения национальных чемпионатов и т. д.), они все же начали ко­лебаться, считая, что Г. Каспаров выражает позицию совет­ской шахматной организации — организации, имевшей то­гда наиболее высокий авторитет в шахматном мире. Таким образом, Г. Каспаров вольно или невольно использовал престиж советских шахмат для продвижения кандидатуры Л. Лусены. Парадокс, не правда ли?

Однако в создавшейся ситуации веселого было мало. До выборов президента оставалось десять дней. Что-то надо было делать. Но что?

Конечно, Г. Каспаров не думал, что я открыто перейду на его сторону и, нарушив служебный долг, проголосую за Л. Лусену. Как мне показалось, он рассчитывал на то, что до 29 ноября, дня выборов, я буду держаться пассивно. В ситуации, когда позиция советской делегации оставалась неопределенной, появлялись благоприятные возможности для вербовки новых сторонников Л. Лусены. Может быть, Г. Каспаров полагал, что описанные выше контакты между нами побудят меня поступить именно таким образом.

В свою очередь, я понимал, что могу без особого рис­ка занять выжидательную позицию. Тогда при победе Ф. Кампоманеса вообще не возникнет никаких проблем, а в случае успеха Л. Лусены формальные претензии ко мне предъявить будет трудно (ведь я голосовал бы за Ф. Кампо­манеса!).

Но все мое существо восставало против такого иезуит­ства. Было ясно, что какие бы оправдания я ни находил, по сути дела, я поступил бы против совести и грубо нарушил бы служебный долг. Ведь мне предписывалось поддержи­вать кандидатуру Ф. Кампоманеса, а своей выжидательной позицией я фактически помогал бы Л. Лусене.

Лично я разделял нашу официальную программу дей­ствий. Л. Лусена представлялся мне несамостоятельной фигурой, если не марионеткой в руках группы лиц, заинте­ресованных в расколе мировых шахмат. Заметна была и не­компетентность бразильца в ряде существенных вопросов (например, в системе шахматной квалификации). Поэтому, отбросив колебания, я решил действовать.

В интервью местной газет я сообщил, что заявления Г. Каспарова не отражают позиции советской делегации. О том, что мы склоняемся к поддержке кандидатуры Ф. Кампоманеса, было сказано на совещании делегатов стран Восточной Европы. И, наконец, на приеме у пред­седателя оргкомитета Олимпиады шейха Махтума я офи­циально подтвердил, что советская шахматная федерация проголосует за Ф. Кампоманеса.

Г. Каспаров рассвирепел и чуть ли не рычал при наших встречах. Однако заявление о позиции советской делега­ции поставило точку в предвыборной кампании — Л. Лу­сена снял свою кандидатуру, и Ф. Кампоманес был едино­гласно переизбран на новый четырехлетний срок.

Наверное, Ф. Кампоманес и без досрочного объявления нашей позиции имел лучшие шансы по сравнению с Л. Лусеной. Но все же риск был.

Наши отношения с Г. Каспаровым испортились вко­нец. «Теперь уж обедов не дождешься», — мрачно шутил я про себя. После окончания Конгресса Гарри мне бросил: «Мало вам Кампоманеса, вы еще и Севастьянова вытащи­ли!» Упоминание нелюбимого Г. Каспаровым В. Севасть­янова было вызвано тем, что последнему только что было присвоено звание «Почетного члена ФИДЕ». Однако Гарри забыл, что месяцем раньше он сам голосовал за звание «Почетный президент шахматной федерации СССР» для В. Севастьянова. А этот акт фактически предопределил и следующий — получение отличия от ФИДЕ.

Конфликт в Дубае обострил наши отношения и впо­следствии они, как правило, носили лишь официальный характер. Среди немногих эпизодов, в которых разговор выходил за пределы служебной тематики, приведу исто­рию, «героем» которой оказался гроссмейстер Эдуард Гу- фельд.

Как известно, судьба мировой шахматной короны в 1987 году на матче в Севилье решалась в последней, два­дцать четвертой партии. Счет был 12:11 в пользу А. Кар­пова, и Г. Каспарову необходимо было выиграть, чтобы сохранить титул чемпиона. Поэтому неудивительно, что игра проходила в крайне нервной обстановке и изобилова­ла обоюдными промахами. Последним ошибся А. Карпов и проиграл.

После окончания партии Г. Каспаров дал интервью Э. Гуфельду, в котором сказал правду — поняв в крити­ческий момент, что игра идет к ничьей, он затеял комби­нацию, которая была блефом. Но благодаря цейтноту у А. Карпова авантюра удалась.

Дальнейшие события описывает А. Карпов: «Через некоторое время, возвратившись домой, уже остывший, успокоившийся, вновь обретший уверенность... Каспаров решил, что признание в блефе роняет его шахматное до­стоинство. То, что это были его собственные слова, для него не имело значения. Важно, что это написал Гуфельд. Значит — это Гуфельд принизил цену его победы в решаю­щей партии. Гуфельд должен быть наказан.

Случай не пришлось искать: Гуфельд собирался ехать в Англию — он был приглашен на рождественский Гастинг- ский турнир. У него уже были и виза, и билет. Но Каспа­ров явился в Спорткомитет и потребовал, чтобы Гуфельда за принижение его достоинства не выпускали из страны. И вот, когда задень до отлета Гуфельд явился в Спорткоми­тет, ему сказали, что его виза аннулирована... Со стороны Каспарова это было вдвойне подло, поскольку он знал, что Гуфельд едет в Англию и по семейным обстоятельствам: там жил его сын, женатый на англичанке».

Добавим, что в Спорткомитете требования Г. Каспарова выполнил новый куратор шахмат, заместитель председате­ля Вячеслав Гаврилин, известный своей любовью услужить начальству. В данном случае он учитывал, что Г. Каспарова активно поддерживает один из отцов «демократических преобразований», член Политбюро ЦК КПСС А. Яковлев.

Меня возмутило случившееся. В то время я находился на длительном лечении в больнице. Выздоровев и вернув­шись на работу, я высказал все, что думаю о содеянном, своему начальнику В. Гаврилину и несколько позднее, в Брюсселе, в дни открытия Кубка мира, Г. Каспарову. По­разили слова чемпиона: «А причем тут я? Это ваш Спорт­комитет». — «Но это же неправда или, в лучшем случае, полуправда, ведь блокировать выезд Гуфельда потребовали именно вы». — «Вы ошибаетесь, — ответил Гарри, — а впрочем, если не верите, то опровергайте, Николай Влади­мирович, опровергайте!»

На этом завершу рассказ о наиболее памятных встречах с Г. Каспаровым. В заключение хотелось бы задуматься над таким вопросом: стоит ли великих мира сего из сфер культуры, науки, искусства и спорта вспоминать не только добрым словом?

Известно мнение, заключающееся в следующем: важно то, что великие сделали в своей отрасли, чего добились в своей профессии. Остальное — несущественно.

Думается, что вряд ли такой подход безупречен. Он не позволяет понять, почему тот или иной персонаж не до­стиг в своем деле еще большего (например, М. Чигорин, А. Нимцович или Д. Бронштейн).

Наверное, если бы о Гарри сочиняли не только хвалеб­ные очерки, а давали бы также объективную и доброжела­тельную критику, то он избежал бы ряда ошибок, которые не принесли ему ни славы, ни выгоды.

Вспоминаются в этой связи его надуманная размолвка с М. Ботвинником и, в конечном счете, бесполезная война против ФИДЕ.
©Крогиус